Однажды Роб с удивлением заметил, что на крышке большого сундука у Мирдина изображено такое же разделенное на клетки поле, какое он до сих пор видел всего два раза.

— Это у тебя шахская игра?

— Да. А тебе она знакома? В моей семье испокон веку в нее

играют.

Фигуры у Мирдина были деревянные, но игра — та самая, в которую Роб играл с Ала-шахом. Разница состояла в том, что Мирдин не стремился сразу же разбить противника наголову, а стал учить Роба. Вскоре под его заботливым руководством Роб начал схватывать смысл тонких комбинаций.

В доме у Мирдина он был свидетелем тихих семейных радостей. Как-то вечером, поужинав овощным пловом, который приготовила Фара, Роб пошел вместе с Мирдином пожелать спокойной ночи шестилетнему Иссахару.

— Авва [172] , видит меня сейчас Отец наш Небесный?

— Конечно, Иссахар. Он всегда видит тебя.

— Почему же тогда я Его не вижу?

— Он недоступен взгляду.

Щечки у мальчика были пухлые, смуглые, а глаза смотрели; серьезно. Зубы и челюсть уже немного великоваты — будет некрасивым, как и отец, но таким же милым.

— Но если Его нельзя видеть, откуда же Он знает, как сам. выглядит?

Роб улыбнулся. «Устами младенцев...» — подумалось ему. Что ж, ответь, о Мирдин, знаток обычного и письменного права, мастер шахской игры, философ и целитель...

Мирдина вопрос не смутил.

— В Торе сказано, что Он сотворил человека по своему образу и подобию. Значит, стоит Ему взглянуть на тебя, и Он видит свое отражение. — Мирдин поцеловал сынишку. — Доброй ночи, Иссахар.

— Доброй ночи, авва. Доброй ночи, Иессей.

— Крепкого сна тебе, Иссахар, — сказал Роб, поцеловал мальчика и вслед за другом вышел из спальной комнаты,

49

В пяти днях пути к западу

Из Анатолии пришел большой караван. Один погонщик явился в маристан с целой корзиной сушеных ягод инжира — для еврея по имени Иессей. Юноша, Сади, был младшим сыном Де-бида Хафиза, калантара города Шираза, а инжир — дар в знак признательности и любви его отца к исфаганцам, что боролись с эпидемией чумы.

Роб посидел вместе с Сади, выпил чаю, поел отборного инжира, крупного и сочного, полного кристалликов сахара. Сади купил ягоды в Мидьяте у погонщика, который вез их из самого Измира через всю Турцию. Теперь юноша собирался дальше на восток, в Шираз. Путешествия и приключения захватили его без остатка, и он был очень горд, когда целитель-зимми попросил отвезти в Шираз подарок — исфаганские вина — его достойному отцу Дебиду Хафизу.

Прибывающие караваны служили единственным источником новостей, поэтому Роб подробно расспрашивал юношу.

Когда караван покидал Шираз, ни малейших признаков чумы там уже не было. Шайки сельджуков видели один раз в горах к востоку от Мидии, но они, кажется, были немногочисленны, даже на караван не осмелились напасть (да будет славен Аллах!). Жителей Газни поразила странная болезнь — сыпь, вызывающая нестерпимый зуд. Начальник каравана не пожелал там останавливаться, дабы погонщики не возлегли с местными женщинами и не подхватили эту болезнь. В Хамадане чумы не было, зато пришлый христианин занес туда европейскую лихорадку и местные муллы воспретили жителям всякое общение с этими неверными шайтанами.

— А каковы признаки этой болезни?

Сади ибн Дебид не знал, что на это ответить, он ведь был не лекарь и не забивал себе голову подобными вещами. Единственное, что он помнил — к этому европейцу не приближался никто, кроме его дочери.

— Так у этого христианина есть дочь?

Сади не смог описать внешность ни самого христианина, ни его дочери, только сказал, что их обоих видел Буди Торговец Верблюдами, шедший в караване.

Роб вместе с Сади отправился искать этого верблюжьего торговца. Тот оказался человеком искушенным, с хитрым взглядом, и постоянно сплевывал красную слюну, а десны его почернели от постоянного жевания бетеля [173] .

Сначала Буди сказал, что почти и не помнит тех христиан, но Роб освежил его память монетой. Тогда торговец припомнил, что видел их в пяти днях пути к западу отсюда, всего полдня от города Датур. Отец средних лет, с длинными седыми волосами, но совсем без бороды. Одет он был в иноземные одежды, черные, как одеяния мулл. Женщина молодая, высокого роста, а волосы у нее интересного цвета — чуть светлее хны.

— И что же, этот европеец показался тебе тяжело больным? — спросил Роб в смятении.

— Не знаю, господин, — вежливо улыбнулся Буди. — Болел он.

— А слуги с ними были?

— Не видел, чтобы им кто-нибудь прислуживал.

Наемники, несомненно, сбежали, подумал Роб.

— Как тебе показалось, еды у нее было достаточно?

— Я сам дал ей корзину бобов, господин, и три больших лепешки.

Теперь Роб не сводил с него взгляда, от которого Буди стало не по себе.

— За что же ты дал ей столько еды?

Торговец пожал плечами. Он обернулся, порылся в своем мешке и вытащил оттуда кинжал. На любом персидском рынке можно было без труда отыскать кинжалы куда затейливее, но этот окончательно рассеял все сомнения: в последний раз Роб видел его на поясе Джеймса Гейки Каллена.

Он понимал, что, если скажет Кариму и Мирдину, те поедут вместе с ним, а ему хотелось ехать туда одному. Поэтому он просто передал им несколько слов через Юсуфа аль-Джамала.

— Скажите, что меня вызвали по личному делу. Все объясню, когда вернусь, — попросил он библиотекаря.

Из прочих поставил в известность только Джалала.

— Должен на время уехать? Зачем?

— Для меня это очень важно, тут речь идет о женщине...

— Тогда конечно, — хмыкнул Джалал. Костоправ ворчал до тех пор, покуда не убедился, что в его клинике остается еще достаточно помощников, можно обойтись пока и без Роба. Только тогда он кивнул в знак согласия.

На следующее утро Роб выехал в путь. Дорога перед ним лежала долгая, а поспешность только ухудшала дело, но все же ему удавалось подгонять и подгонять гнедого: перед глазами Роба все время стояла женщина, одна среди чужих людей в чужой стране, да еще с больным отцом.

Стояло лето, вешние воды успели испариться под лучами палящего солнца, так что Роб с головы до ног покрылся соленой пылью Персии, набившейся вскоре и в седельные сумки. Соль была в еде, тонкой пленкой покрывала питье. Повсюду он видел потемневшие от жара полевые цветы, но люди все-таки упорно возделывали каменистую почву, отводя скудную влагу по арыкам для орошения виноградников и финиковых пальм, как делали их предки тысячи лет.

Роб скакал с мрачной сосредоточенностью, никто не напал на него, не задержал в пути, и вот в сумерках четвертого дня он миновал город Датур. В темноте пришлось остановиться, однако следующий рассвет застал его уже на дороге. Ближе к полудню в деревне Гуши он повстречал одного купца. Тот взял протянутую монету, попробовал на зуб, после чего сказал, что о христианах знают все вокруг. Они живут в доме за вади [174] Ахмада, ехать надо прямо на запад, совсем недалеко. Найти пересохшую речку Робу никак не удавалось, но вот показались на дороге два пастуха со стадом коз, старик и мальчик. На вопрос о том, где тут христиане, старик только плюнул.

Роб вытащил меч. В нем вскипала давно забытая слепая ярость. Старик это сразу почуял и, не сводя глаз с широкого лезвия, поднял руку и указал направление.

Роб поскакал туда. Когда он был уже далеко, пастух-подросток вложил камень в свою пращу и метнул ему вслед. Роб слышал, как камень стукнул о валун за его спиной.

Пересохшая речка открылась как-то неожиданно. Старое русло почти все время оставалось сухим, но во время весенних паводков наполнялось водой: в затененных местах еще и сейчас видна была зелень травы. Он ехал вдоль русла изрядное время, пока не увидел хижину, сложенную из камня и глины. Мэри была во дворе, кипятила воду для стирки. Увидев Роба, она тут же метнулась прочь, как дикая лань, скрылась в доме. Пока он спрыгивал с седла, она успела подтащить к двери что-то тяжелое.